Сергею Есенину

Вы ушли,

как говорится,

в мир в иной.

Пустота...

Летите,

в звезды врезываясь.

Ни тебе аванса,

ни пивной.

Трезвость.

Нет, Есенин,

это

не насмешка.

В горле

горе комом -

не смешок.

Вижу -

взрезанной рукой помешкав,

собственных

костей

качаете мешок.

- Прекратите!

Бросьте!

Вы в своем уме ли?

Дать,

чтоб щеки

заливал

смертельный мел?!

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел.

Почему?

Зачем?

Недоуменье смяло.

Критики бормочут:

- Этому вина

то...

да се...

а главное,

что смычки мало,

в результате

много пива и вина.-

Дескать,

заменить бы вам

богему

классом,

класс влиял на вас,

и было б не до драк.

Ну, а класс-то

жажду

заливает квасом?

Класс - он тоже

выпить не дурак.

Дескать,

к вам приставить бы

кого из напостов -

стали б

содержанием

премного одаренней.

Вы бы

в день

писали

строк по сто,

утомительно

и длинно,

как Доронин.

А по-моему,

осуществись

такая бредь,

на себя бы

раньше наложили руки.

Лучше уж

от водки умереть,

чем от скуки!

Не откроют

нам

причин потери

ни петля,

ни ножик перочинный.

Может,

окажись

чернила в "Англетере",

вены

резать

не было б причины.

Подражатели обрадовались:

бис!

Над собою

чуть не взвод

расправу учинил.

Почему же

увеличивать

число самоубийств?

Лучше

увеличь

изготовление чернил!

Навсегда

теперь

язык

в зубах затворится.

Тяжело

и неуместно

разводить мистерии.

У народа,

у языкотворца,

умер

звонкий

забулдыга подмастерье.

И несут

стихов заупокойный лом,

с прошлых

с похорон

не переделавши почти.

В холм

тупые рифмы

загонять колом -

разве так

поета

надо бы почтить?

Вам

и памятник еще не слит, -

где он,

бронзы звон

или гранита грань? -

а к решеткам памяти

уже

понанесли

посвящений

и воспоминаний дрянь.

Ваше имя

в платочки рассоплено,

ваше слово

слюнявит Собинов

и выводит

под березкой дохлой -

"Ни слова,

о дру-уг мой,

ни вздо-о-о-о-ха".

Эх,

поговорить бы иначе

с этим самым

с Леонидом Лоэнгринычем!

Встать бы здесь

гремящим скандалистом:

- Не позволю

мямлить стих

и мять! -

Оглушить бы

их

трехпалым свистом

в бабушку

и в бога душу мать!

Чтобы разнеслась

бездарнейшая погань,

раздувая

темь

пиджачных парусов,

чтобы

врассыпную

разбежался Коган,

встреченных

увеча

пиками усов.

Дрянь

пока что

мало поредела.

Дела много -

только поспевать.

Надо

жизнь

сначала переделать,

переделав -

можно воспевать.

Это время -

трудновато для пера,

но скажите,

вы,

калеки и калекши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней

и легше?

Слово -

полководец

человечьей силы.

Марш!

Чтоб время

сзади

ядрами рвалось.

К старым дням

чтоб ветром

относило

только

путаницу волос.

Для веселия

планета наша

мало оборудована.

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.

«Наиболее действенным из последних моих стихов я считаю “Сергею Есенину”. Для него не пришлось искать ни журнала, ни издателя, — его переписывали до печати... чтения его требует сама аудитория...» - писал Маяковский в статье «Как делать стихи?» (май-июнь 1926) после появления стихотворения о Есенине. В статье поэт рассказал об опыте творческой работы над этим стихотворением, раскрыл свою поэтическую «лабора¬торию», широко развернул и свои взгляды на задачи поэзии.

Само же стихотворение «Сергею Есенину» появилось в печати в апреле 1926. Это — поэтический отклик на трагическую смерть Есенина (28 декабря 1925). Но отклик не сию-минутный, мгновенный. Работа над стихотворением шла, по признанию автора, около трех месяцев. Маяковский в начале 1926 года, после полугодового заграничного — в том числе по Америке — путешествия, предпринял поездку по стране с лекциями и чтением стихов об этом путешествии, о загранице. И практически на каждом выступлении он получал записки от аудитории с требованием высказаться о Есенине, почитать его стихи. В этом смысле «Сергею Есенину» стало выполнением «социального заказа», сделанного самой жизнью. Но стихотворение о Есенине имеет у Маяковского предпосылки и в подлинном, проявлявшимся еще при жизни, интересе автора к поэзии собрата по цеху и в интересе к его личности. Стихотворение несет в себе и знаки той сложной социальной и психологической обстановки, которая сопутствовала жизни и смерти Есенина, обста-новки, в которой создавалось и само стихотворение, посвященное его памяти. О смерти Сергея Есенина Маяковский говорит тоном глубокого сожаления. При этом отнюдь не вы-ставляет себя ни близким другом, ни безоговорочным поклонником погибшего поэта, обращается к нему на «Вы».

Стихотворение начинается целым набором сниженных, гротескно-иронических об¬разов, на первый взгляд, мало подходящих для «поминального» текста («...как говорится, / в мир в иной»; «Пустота... / Летите, / в звезды врезываясь. // Ни тебе аванса, / ни пивной. // Трезвость»; «...взрезанной рукой помешкав, // собственных / костей / качаете мешок»), с помощью которых автор развертывает перед читателем-слушателем зримую, почти «живую» картину жизни и смерти человека и великого поэта Есенина. Характерно, что у Маяковского эти образы совсем не воспринимаются как несочетаемые с общим траги-ческим тоном стихотворения и особенно его зачина. Ибо — «В горле / горе комом — / не смешок». Автор решительно отказывается от всяких объяснений причины есенинской трагедии:

Не откроют

нам

причин потери

ни петля,

ни ножик перочинный.

Он хорошо сознает, что подлинная причина кроется в самой природе поэтического творчества:

Может,

окажись

чернила в «Англетере»,

вены

резать

не было б причины.

Высокую оценку дает Маяковский есенинскому творчеству, таланту ушедшего поэта:

Вы ж

такое

загибать умели,

что другой

на свете

не умел

У народа,

у языкотворца,

умер

звонкий

забулдыга подмастерье.

Быть подмастерьем у такого гениального мастера, как народ, — высшая похвала в устах Маяковского. Установив этот вершинный уровень таланта, Маяковский с гневом и презрением («Не позволю / мямлить стих / и мять!»; «Оглушить бы / их / трехпалым свистом...») говорит о той атмосфере, той окололитературной и критической суете, которая оказалась связанной со смертью поэта: «Вам / и памятник еще не слит... / ...а к решеткам памяти / уже / понанесли // посвящений / и воспоминаний дрянь»; «Ваше имя / в платочки рассоплено, // ваше слово / слюнявит Собинов...» Таким образом — «Дрянь / пока что / мало поредела». И с этим надо, конечно, бороться («Дела много — / только поспевать»), в том числе и поэтическим словом: «Слово — / полководец / человечьей силы. // Марш! / Чтоб время / сзади / ядрами рвалось...»

Стихотворение Маяковского было ответом на предсмертные строки Есенина:

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

С этим, по определению Маяковского, «сильным стихом», который в тех условиях мог подвести «под петлю и револьвер» немало «колеблющихся», можно было «бороться стихом и только стихом» («Как делать стихи?»). И автор есенинским строкам противо-поставляет свои строки, заключающие стихотворение «Сергею Есенину»:

Надо

вырвать

радость

у грядущих дней.

В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней.