Сочинение на тему Тютчевские истоки образа Вселенной в поэзии Б.Окуджавы

Связи поэзии Ф.И.Тютчева с художественной культурой ХХ века многоплановы. Философичность лирики, чувствование \"таинственной основы всякой жизни – природной и человеческой\" (В.С.Соловьев ), космизм художественного мироощущения, осмысление душевной жизни во вселенском масштабе были \"востребованы\" творческой практикой Серебряного века , которая в свою очередь оказала решающее воздействие на последующий литературный опыт столетия. Поэтический образ Вселенной, ночной бесконечности, таинственной водной стихии возникает в стихотворениях Тютчева 1820-30-х гг.: \"Летний вечер\", \"Видение\", \"О чем ты воешь, ветр ночной…\", \"День и ночь\" и др. На первый план выступает здесь художественное прозрение ритмов бытия \"живой колесницы мирозданья\", мистически связанных с жизнью \"души ночной\". В космической бесконечности исподволь обнаруживается и присутствие хаотических сил, бездны \"с своими страхами и мглами\", до времени таящейся под тонким дневным покровом (\"День и ночь\"). Мировой \"гул непостижимый\" обретает у Тютчева, как впоследствии в \"песенках\" Окуджавы, музыкальное воплощение: \"Музыки дальной слышны восклицанья, // Соседний ключ слышнее говорит…\" . Как и в поэзии Тютчева, у раннего Окуджавы образ ночного мира становится поэтической моделью Вселенной. Животворящая водная стихия в стихотворениях \"Полночный троллейбус\" (1957), \"Нева Петровна, возле вас – все львы…\" (1957), \"Песенке об Арбате\" (1959) воплощает родственную человеку бесконечность мироздания, в которой он интуитивно угадывает отражение своего пути: \"И я, бывало, к тем глазам нагнусь // и отражусь в их океане синем…\". Если в \"космической\" поэзии Тютчева преобладает доминирует, торжественно-риторическая стилистика, то у Окуджавы планетарный образ бесконечности прорастает часто на почве городских зарисовок, со свойственной им конкретикой изобразительного ряда, с тональностью негромкого задушевного рассказа: \"Ночь белая. Ее бесшумен шаг. У Окуджавы развивается и усиливается, в сопоставлении с Тютчевым, звуковое, музыкальное оформление образа Вселенной (ср. у Тютчева: \"Певучесть есть в морских волнах…\"), увиденной в его лирике в иносказательном обличии \"острова музыкального\", в гармонии обращенных к каждому \"оркестров Земли\" (\"Когда затихают оркестры Земли…\", 1967, \"Мерзляковский переулок…\", 1991 и др.): Этот остров музыкальный, то счастливый, то печальный, возвышается в тиши. Этот остров неизбежный – словно знак твоей надежды, словно флаг моей души. Существенной для обоих поэтов была творческая интуиция и о соотношении душевной жизни человека со вселенскими ритмами. В художественном целом тютчевской поэзии утверждается диалектика автономности души и ее бытийной причастности общемировому опыту (\"Душа моя, Элизиум теней…\", \"Как океан объемлет шар земной…\"), всеединство микро- и макрокосма: \"Все во мне, и я во всем!\"… Вселенская антиномия Космоса и Хаоса, Дня и Ночи спроецирована здесь на мир души, где под покровами мысли, осознанного начала скрывается \"ночной мир\" подсознания, его \"наследья родового\" (\"Святая ночь на небосклон взошла…\") . По мысли С.С. Бойко, \"пантеистические мотивы: одушевление природы, перетекание человека в природу и природы в человека, многочисленные олицетворения и метафоры, выражающие веру в диалог природы с душой\" , – сближают песенно-поэтический мир Окуджавы с тютчевской традицией. Подобное взаимоперетекание проявилось у обоих поэтов в наложении портретных и пейзажных образов. Показательный пример у Тютчева – образ \"волшебной, страстной ночи\" очей в стихотворении \"Я очи знал…\"; у Окуджавы – \"тютчевская\" рифма в стихотворении \"Человек стремится в простоту…\" (1965) знаменует образное сближение души и мировых стихий, большой и малой Вселенной: \"Но во глубине его очей // будто бы во глубине ночей…\". Мир качнулся. Но опять в стуже, пламени и бездне эти две великих песни так слились, что не разнять. Вселенская перспектива художественного познания душевной жизни и человеческой судьбы сближает двух поэтов. Поэзии Окуджавы знакома тютчевская антиномия \"мыслящего тростника\" и мировой беспредельности (\"Певучесть есть в морских волнах…\"). Но если у Тютчева возникает порой разлад в отношениях души с \"общим хором\" бытия (\"Душа не то поет, что море…\"), то в лирике Окуджавы сильнее оказывается тяга ощутить их гармоничное равнозвучие. В стихотворении \"Когда затихают оркестры Земли…\" (1967) диалогическое соприкосновение \"шарманки\" и мировых \"оркестров\" сводит воедино индивидуальное, исторически-конкретное с общемировым и вечным: Представьте себе: от ворот до ворот, в ночи наши жесткие души тревожа, по Сивцеву вражку проходит шарманка, когда затихают оркестры Земли. Живая причастность тютчевской традиции проявилась у Окуджавы в онтологизации изображения человеческой судьбы , нередко облеченного, как и у Тютчева, в форму поэтической притчи. Если в окуджавских стихотворениях 1950-60-х гг. Тютчевский космизм преломляется у Окуджавы и в интимной лирике – как в стихотворении \"Два тревожных силуэта…\" (1992), где тепло человеческой привязанности согревает \"необжитое мирозданье… тихую звездную толчею…\". Окуджавский \"шар земной\" – \"тихий\", \"грустный\", максимально приближенный к реалиям повседневности. Тютчевское поэтическое открытие Вселенной наследуется Окуджавой, но вводится в дискурс простой беседы, доверительного рассказа о повседневном, личностно пережитом и многократно виденном: И, залитый морями голубыми, расколотый кружится шар земной… …а мальчики торгуют голубями по-прежнему. На площади Сенной. (\"Магическое \"два\"…\") Образ Вселенной обретает у Тютчева и Окуджавы трагедийное звучание, будучи связанным с интуициями о катастрофическом состоянии мира. В стихотворении Тютчева \"Последний катаклизм\", образной системе стихотворений \"О чем ты воешь, ветр ночной?..\", \"День и ночь\", \"Святая ночь на небосклон взошла…\" раскрывается сложная художественная диалектика бытия Вселенной на пороге рокового \"последнего часа\" природы, истории – и ее потаенной, мудрой Божественной гармонии. Сам модус видения мироздания на краю бездны усиливает экзистенциальное напряжение поэтической мысли и нередко сближает художественные миры Тютчева и Окуджавы: Когда пробьет последний час природы, Состав частей разрушится земных: Все зримое опять покроют воды, И Божий лик изобразится в них!.. (\"Последний катаклизм\") Для Окуджавы – поэта, который выразил вселенский катастрофизм мироощущения личности ХХ столетия, хранимый в глубинах культурной памяти опыт Тютчева был в этом плане существенным. Тютчевский мотив \"порогового\", \"пограничного\" состояния Вселенной на грани Космоса и Хаоса, времени и вечности развит и в лирической миниатюре \"Пока еще жизнь не погасла…\", и в известной песне \"Молитва\" (1963): Господи мой Боже, зеленоглазый мой! Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой, пока ей еще хватает времени и огня, дай же ты всем понемногу… И не забудь про меня. Образ мира, зависшего над бездной вечности, ощущении малости земных страстей перед лицом Высшей силы (\"Господи, твоя власть!\") окрашены в \"Молитве\" трагедийным миропереживанием лирического \"я\" – верящего \"тростника\", ощущающего себя причастным как непостижимой бесконечности, так и определенному социально-историческому опыту: \"Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою, // как верит солдат убитый, что он проживает в раю…\". В век катастроф, когда дыхание вселенских потрясений сквозит порой в кровоточащей исторической, фронтовой памяти, в самой повседневной жизни – \"под пятой ли обелиска\", \"в гастрономе ли арбатском\" (\"Всему времечко свое: лить дождю, Земле вращаться…\", 1982), важнейшим для лирического героя песенной поэзии Окуджавы становится взыскание мудрой гармонии Космоса, явленной в живой, очеловеченной ипостаси: Над глубиной бездонных вод, над атлантической громадой взлетает солнечный восход, рожденный райской канонадой. Гордись, пушкарь, своей судьбой – глашатай света и свободы, – покуда спорят меж собой внизу эпохи и народы. В стихотворении \"Земля изрыта вкривь и вкось…\" (1960-61) это обращение перерастает во взволнованный, но не теряющий простоты и непринужденности диалог героя с Землей, в динамике которого раскрывается вселенская, надмирная перспектива видения земных сует: Земля изрыта вкривь и вкось. Ее, сквозь выстрелы и пенье, я спрашиваю: \"Как терпенье? Хватает? Не оборвалось – выслушивать все наши бредни о том, кто первый, кто последний?\" Она мне шепчет горячо: \"Я вас жалею, дурачье. Пока вы топчетесь в крови, пока друг другу глотки рвете, я вся в тревоге и в заботе. Изнемогаю от любви… Таким образом, опыт Тютчева в художественном постижении Вселенной в ее как просветленной, так и \"ночной\", сокрытой ипостасях, в таинственной связи ритмов мирового бытия с душевной жизнью – стал неотъемлемой составляющей культурного \"кода\" ХХ столетия, самобытно проявившегося в песенной поэзии Булата Окуджавы. В его лирике многоплановый образ Вселенной соотнесен и с историческими потрясениями эпохи войн и революций, и с раскрытием повседневного мироощущения современника, и с глубинами внутреннего бытия лирического \"я\". При существенных стилевых различиях Тютчева и Окуджавы в создании образа мировой бесконечности важной для обоих поэтов была тяга распознать в недрах \"хаоса ночного\", расслышать в \"понятном сердцу языке\" Вселенной музыку потаенной, родственной \"мыслящему\" и \"верящему\" \"тростнику\" гармонии.